Пир потаенный [ Пир потаенный. Повелитель деревьев] - Филип Фармер

В своем последнем письме Грандрит писал мне: «Никто не захочет поверить, что все это было правдой. Но это сейчас. Будущие события, плоды тайных махинаций Девяти, убедят мир в правдивости моих слов. Хочу надеяться, что это наступит не слишком поздно, чтобы успеть спасти человечество. А пока мы живем и боремся, хотя, по правде говоря, мы больше прячемся, чем сражаемся. Я только что закончил еще один том моей автобиографии».

Ф. Ж. Фармер.

Пролог

Не имея возможности опубликовать восемь первых томов своей автобиографии, лорд Грандрит к данной публикации написал специальный пролог, коротко освещающий содержание первой части первого тома. Без этого читателю были бы не ясны некоторые ссылки данного повествования.

«Зачатый в 1888 году, я встретил первый день моей жизни в том же году, девять месяцев спустя.

Моим рождением я был обязан „заботам“ Джека Потрошителя.

Я в этом абсолютно уверен, хотя мне было бы трудно доказать это перед трибуналом. Моя убежденность упирается только на дневник того, кто в глазах закона был моим отцом. Но на самом деле, хоть и связанный с моей матерью узами брака, он являлся моим дядей.

Мой „официальный“ отец вел свой дневник почти до самого последнего дня своей жизни. За несколько дней до смерти он тщательно спрятал его в одном из шкафов. Последние слова, написанные его рукой, отражали всю степень тревоги и отчаяния, охватившие его в тот момент: моя мать только что умерла, а я, которому в то время едва исполнился год, плакал рядом, требуя молока. Но он знал, что на сотни километров в округе нет ни одного человеческого существа, кроме него.

Никто, кроме меня, не читал этот дневник полностью. Я никогда не разрешал кому бы то ни было читать ту часть, которая предшествовала отбытию моей матери и моего дяди из Дувра в Африку.

Но даже если бы я и подложил бы ему „такую свинью“, мой „биограф“ был бы слишком напуган правдой, открывшейся ему, чтобы представить ее на суд читателя. Закоренелый романтик, он во многих отношениях был настоящим викторианцем. Он скорее придумал бы что-нибудь другое, рискнув исказить действительные факты, как он делал это частенько, описывая мои приключения. Его, собственно, больше всего интересовало само приключение, как таковое, и, хотя он старался описать мою психологию и мою жизненную философию, ему не удалось раскрыть внутреннюю надчеловеческую суть моей личности.

Быть может, ему было просто невозможно постичь то, что было во мне от сверхчеловека, несмотря на все мои усилия объяснить ему это. Он сделал все зависящее от него, чтобы понять меня, но был не более чем „человек, слишком человек“, если использовать выражение моего любимого поэта. Его обычный человеческий интеллект препятствовал осознать эту сверхчеловеческую сторону моей психики.

Та часть дневника, которую я не давал читать никому, описывает события, в которых участвовали моя мать и дядя. Дело происходило одной темной туманной ночью в бедном квартале Уайтчепела, в Лондоне. Моя мать настояла на том, что будет участвовать в розысках брата своего мужа, только что сбежавшего из камеры, где он находился в заключении в их родовом замке в графстве Камберленд. Частные детективы напали на след Джона Кламби, который вел в этот лондонский квартал, самый мрачный и грязный из всех. Джеймс Кламби, виконт Грандрит, решил тогда сам продолжить розыски, а моя мать, Александра Аплствей, родом из старинной дворянской семьи, не захотела оставить мужа одного.

Мой дядя вначале протестовал против участия жены в розысках. К тому у него были разные причины, но главной из них была та, что его брат пытался изнасиловать Александру сразу после своего бегства из камеры, в которой он умудрился голыми руками выворотить толстенную железную решетку из окна. Ей удалось избежать насилия, благодаря быстрому появлению двух слуг, вооруженных пистолетами, прибежавших на ее крики. Вопреки этому случаю, Александра вбила себе в голову безумную мысль, что она единственная, кто способен убедить Джона Кламби сдаться добровольно, если он будет обнаружен. Кроме того, она утверждала, что только она одна могла точно установить его присутствие; она настаивала на существовании между ними некой психической связи, нечто вроде особых „колебаний“ или „воли“, по которым она могла определить не только, где он прячется, но и следовать за ним, будто он был для нас живым магнитом.

Если я позволяю себе, говоря о матери, употреблять термин „безумная мысль“, то лишь потому, что последующие действия (они освещены моим биографом, и я сам упоминаю о них в первом томе моих „Записок“) воочию показали всю меру ее умственной нестабильности.

Она пригрозила мужу, что немедленно сообщит обо всем, что случилось, в полицию и прессе, если он не разрешит ей участвовать в этих поисках.

Мой дядя уступил. Он ужасно боялся огласки, и особенно огласки именно такого рода сведений. Более того, дядя сам опасался ареста за содействие преступнику в уклонении от правосудия и даже за сообщество в убийстве. Если убийство все же имело место.

Мой дядя был абсолютно уверен, что его брат был ответствен за исчезновение двух проституток, что породило массу слухов и предположений у жителей двух деревушек, расположенных всего в нескольких лье от родового имения Грандритов. Предпринятые поиски не обнаружили никаких останков этих двух несчастных, кроме отрезанной груди одной из них на берегу пруда. Местные жители решили, что убийца, скорее всего, закопал где-то останки своих жертв. Мой дядя усмотрел связь между этими убийствами и его братом, который, не переставая бредить в камере, повторял без конца, что собирается „прибить всех этих блядей“, начиная с его собственной матери.

Ей, правда, уже нечего было бояться его угроз, так как она умерла, когда ее трое сыновей, Джеймс, Джон и Патрик, были еще совсем маленькими. Ее муж застрелился некоторое время спустя, так как заподозрил, что отцом его троих сыновей был некий знатный швед и что его жена, быть может, сама осудила себя из-за угрызений совести, сделавших ее жизнь непереносимой. Трое мальчиков были отданы на воспитание одной из теток, которую они очень полюбили. Но Джон Кламби навсегда затаил неприязнь к своей матери, хотя никогда не позволил себе проявить ее публично, вплоть до того дня, когда им овладело безумие.

Развивая свои предположения дальше, мой дядя пришел к мысли, что именно его брат является знаменитым Джеком Потрошителем. Прежде чем погрузиться в свое безумие, Джек изучал медицину. Но если он и хотел стать врачом, то не потому, что горел желанием лечить больных. Он хотел знать все о человеческом теле, так как загорелся мыслью открыть секрет бессмертия. С этой целью он заставил себя изучить химию и ботанику и преуспел в этом до такой степени, которая и не снилась ни одному доктору от медицины. Впоследствии было высказано предположение, что именно эта одержимость стала причиной его болезни. На самом же деле, она была лишь симптомом надвигающегося безумия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});